Доказательство у него следующего порядка: в Бетховене (и уж тем более в Мендельсоне, которого Ортега, кажется, и за композитора не держит) так много бытовой сентиментальности, так много мелодизма (он, по-моему, это слово не употребляет, но оно явно напрашивается), что любому, самому неразвитому поклоннику музыки, хочется приклонить слух и расслышать в этих сладких мотивах какую-то конвенциональную гармонию, такой, какой он себе ее представляет: то есть, солнечную лужайку с телками и пивом, как сказали бы сейчас. То есть, в сущности, слушать не музыку, а себя в музыке. Тогда как Дебюсси-де прилагает все усилия, чтобы у обывателя не возникло в голове под его музыку картины телок и пива и чтобы он, таким образом, слушал собственно музыку, а не свои переживания в ней. Этакий, значит, извод искусства для избранных, художник для художников, в таком духе.