I've lost my equilibrium, my car keys and my pride
Поездка в Питер начинается с того, что мы с Альмой мирно покачиваемся на волнах канала на К***ом острове в жарких куртках, а с берега доносятся песни и пляски адептов Жругра, и внезапно нам становится очень жарко, так жарко, что мы скидываем одежду, и тут меня внезапно охватывает жгучее карнальное желание, и я кидаюсь на Альму с криком "Не зарывай!", но теряю равновесие и падаю прямиком в воду, и жесткие язычки водорослей с размаху вонзаются мне в глаза и ноздри, от шока я даже не чувствую боли - но мои чувства обостряются так, что я начинаю видеть все происходящее под водой так, будто мне опять пять лет и я потерял крестик в песчаной клоаке Красного озера (где Мозес, когда он так нужен?). На дне Канала укрывается настоящий Китежград - стройные белокаменные церкви, на шпилях которых красуются здоровенные позолоченные свастики, так и не поддавшиеся времени. Действительно ли неподдавшиеся? Чувство реальности отказывает мне. У подножия церквей разбросаны огромные илистые валуны, между которыми тянется цепочка широкоплечих фигур в синих шарфах с неразборчивыми надписями, эти люди неторопливо подходят к каждому камню и слизывают с него ил, явно получая от этого дикое наслаждение - добропорядочному человеку на это смотреть решительно невозможно, и я, чертыхаясь и выдергивая из ресниц и ноздрей водоросли, оглядываюсь вокруг в поисках места, где можно сначала посушить, а потом промочить горло, и практически сразу устремляюсь к неоновой вывеске
SAFE&SOUND, вваливаюсь внутрь, падаю на пол вместе с декалитрами воды, а потом лежу и слушаю, как вода уходит в стены с чихающим утробным звуком, через который слышно только "...and her radiator's steaming and her teeth are in a wreck, and nah, she won't let you kiss her, but what the hell do you expect?"
читать дальше - Двойной Убик, со льдом и корицей, pronto, - говорю я бармену, который невозмутимо продолжает протирать конусообразные стаканы из мутного желтого стекла, висящие над баром в три ряда; сам бар помещается в голове какого-то очень большого морского (речного?) гада, и я не уверен, что эта тварь взаправду мертва. Я опрокидываю напиток залпом, не сводя глаз с бронзовой лысины вождя народов, стоящего аккурат между бутылкой Блю кюрасао и миниатюрным клавесином. Вся вселенная сужается до лысины, я щурюсь так долго, что начинаю спрашивать у ощеривщегося бармена, состоит ли он в Обществе чистых тарелок, но не успеваю договорить до конца - ноги подкашиваются, тьма, безмолвие, маленькая карнальная смерть.
***
Я просыпаюсь в пять утра на два дня раньше прогулки на лодках, а в моей руке крепко сжата юбилейная десятка, и мне так страшно взглянуть на ее аверс и увидеть там Альму, что я швыряю монету через дыру в окне балкона утренним наркоманам у аптеки внизу. Spice must flow, indeed. Яндекс обещает мне дождь из лягушек, змей, безногих ящериц и обычной воды весь уик-энд. Я хватаю саквояж с гостинцами, и зажав зонтик под мышкой так, будто мы с ним больше никогда не увидимся, выбегаю в пасмурное утро мимо воздушных шариков в честь 100-летнего юбилея какой-то бабушки в подъезде. Шарики осторожно жмутся к подъезду и отчетливо зябнут.
Следующее воспоминание - это злое потное опоздавшее на самолет "я", которое стоит у курилки и потрошит саквояж в поисках трубки, а также рассыпается в куче безумных смсок и мыслях о том, что раньше декабря в Питер уехать не удастся. Где-то же в это время я замечаю, что потерял зонтик, и ненависть к себе заполняет меня всего и затвердевает так быстро, что я не успеваю даже насладиться ощущением собственной непригодности. Через два часа и две трубки я уже еду в вагоне, полном сумасшедших детей с дефектами речи и их понурых родителей, занятых счесыванием с себя парадной курортной кожи. Альма встречает меня на перроне и засовывает в жуткую мясорубку метро, тоннели которого намеренно устроены так, чтобы ловить каждый звук едущих на эскалаторе несчастных и усиливать его стократ своими ребристыми сводами. Мы приезжаем в центр города и долго бродим кругами по этому некрополю из гнилых макарон, следуя указаниям на мертвых языках и оставляя за собой след из шоколадных крошек и использованных чеков, пытаясь при всем при этом не вызвать подозрений и выглядеть добропорядочными людьми. Наконец Альму засасывает обратно в родные пенаты, и я выхожу под вовсе-не-такое-уж-белое небо Петербурга, и в моем инвентаре всего и есть, что отсутствующий чай, отсутствующий зонтик, гостинцы и карта Аркхама два на три метра с розой ледяных ветров (с которой я сверяюсь все три ночи, проведенные в Питере). Денег в результате опоздания на самолёт нет ни копейки, но в отеле мне внезапно дают скидку, и в этот самый момент меня просит перезвонить человек, от которого я не слышал ни весточки больше двух лет.
***
И немедленно выпил.
После краткой экскурсии по улицам Аркхама мы с Альмой возвращаемся в Петербург и начинаем бить друг другу морды различными острыми, тупыми и просто предметами, потом, наконец, насыщаемся, и я возвращаюсь к раздаче подарков (до принятия на грудь я преподнес Альме кусочки бумаги с голыми бабами, и получил взамен Kindle, в который незамедлительно влюбился). Игрушки и параферналия к ним уходят довольно быстро, а вот книги отдать оказывается сложно: мы с Альмой плывем на лодке, я верчу в руках юбилейную десятку и встаю на ноги, чтобы получше рассмотреть дно канала - безрезультатно, солнце не хочет светить вглубь - а голос в голове капризно напоминает мне, что квест не сдан, очки опыта не получены, и коньяка никакого тоже, скорее всего, не будет. Но в этот момент наш корабль берут на абордаж белки - сотни, тысячи белок, заполняющих все пространство между лодкой и берегом. Вода уже кишит от их слипшихся хвостов, а с берега в воду бросается еще одна волна, и еще одна, и еще. На лодке по правому борту от нас грызуны уже занялись какими-то шлюхами в алой помаде и лазоревых шарфах - их обескровленные головы плывут среди мокрых зверьков как миниатюрные флаги Российской Федерации. Мы с Альмой с трудом пробиваемся к метро и, потрясенные, молча спускаемся в метро. Оранжевый гной сочится из стен станции прямо на уровне глаз, люди стоят в наушниках и что-то очень быстро шепчут, подняв глаза к потолку, за которым слышен писк и поскребывание мелких коготков. В воздухе пахнет мертвыми проститутками.
***
Час дня, впервые за весь уик-энд идет дождь, я стою у Гостиного двора и оплакиваю свой немецкий зонт, которым мог бы гордится Бэтман, если бы существовал. Бэтман, не зонт. Зонт успешно существовал до того момента, как я решил показать ему жемчужину северных морей, встретить и укрыть под ним интересных людей и убить их. Им же - размер и форма вполне подходили. Заметив в моей руке книгу и сделав ложные выводы о моем умении читать, ко мне устремляется замечательный человек, вестник добра и успокоения души по специальной цене. Я начинаю нести ему что-то про свою веру в будду и самого себя, но он хладнокровно парирует это тезисами о единости Будды и Кришны. К счастью, девушка подходит на 15 минут раньше и вырывает меня из лап зловредного учения. Она прекрасна. Время до отлета запоминается мне в основном отстраненным сознанием: я смотрел на человека, который без устали несет околесицу, упоминает почти про всё, что можно рассказать и львиную долю того, чего рассказывать никак нельзя, смущенно смотрит на пол, признается в любви к Спайку Шпигелю и Патрику Бэйтману и курит в течение четырех часов, и никак не мог поверить, что это я. Альма подходит к нам, забирает меня и всю долгущую пробку от входа на Василеостровскую до Пулково я думаю, что, согласно договору с самим собой, мне пора завязать с курением трубки. В аэропорту Альма находит ненастоящее стекло, сует через него руки и пытается вывести пассажиров из душевного равновесия, а я запаковываю трубочку в пустой саквояж, заматываю его в прозрачный корсет и отправляюсь на посадку.
Согласно первому закону тромбов, пробки не оканчиваются на Василеостровской и шоссе до Пулково - самолёт опаздывает на полтора часа, я успеваю прочитать "Страх и ненависть в Лас-вегасе" и расписание Аэроэкспресса со временем отправления "00:30" от Аэропорта (оно оказывается от другого Аэропорта и другого времени, так что обходчик вагонов и станционный смотритель заглядывают в окошко последнего прибывшего поезда и видят молодого человека в белой рубашке, который остервенело и ритмично наносит колющие удары по своему саквояжу, приговаривая "Я всё равно никогда тебя не любил, сука"). Такси из Аэропорта останавливается на 20 минут перед аварией с 4 автомобилями и ждёт, пока гаишник не даст добро, но, по счастью, в 1:20 с конечной все ещё идут поезда и я доезжаю до самой близкой, по моим представлениям, станции, и, выходя из нее, обнаруживаю, что именно здесь я узнал два года назад, почему я хромаю. Oh well. Я разворачиваюсь и вышагиваю четыре километра в перпендикулярном нужному направлении, поминутно сверяясь с картой Москвы и не замечая своей ошибки - возможно, имело смысл достать карту Аркхама - мундштук трубки выглядит так жалко, сыро и угольно, что слёзы наворачиваются на глаза. Я вновь выхожу к своему вечному антагонисту - осьминогу с рекламного щита, который жонглирует восемью кольцами Всевластья, восемью покрышками, в наушниках внезапно орёт "One of these day I gonna cut you into little pieces", и я срываюсь в долгий трехкилометровый забег до дома мимо огромных валунов, у каждого из которых огромная длинная тень из цветов - и это в три часа ночи, падаю на кровать и поедаю холодные дешевые сосиски под первую серию Уилфреда - даже не потому, что мне хочется есть, а потому, что бывшая девушка ненавидела, когда я ел холодные сосиски, да и в поездку она бы меня ни за что не отпустила. Телефон на подзарядке, Kindle на подзарядке, я закрываю глаза и уже отчетливо понимаю, что трубку курить без нарушения собственного слова дальше не могу.
***
Тем временем в Ленинграде всё стало только веселее. Хоть возвращайся.
-
-
29.08.2012 в 02:15-
-
29.08.2012 в 11:28